Бася Моисеевна

У Баси Моисеевны заболел живот. Оно, конечно, дело обычное, но по большей части живот, который болел у Баси Моисеевны, принадлежал кому-то другому. В молодости Бася всегда рассказывала своим детям, что у них болит живот, что те воспринимали как коварный план не покупать им мороженого, так как живот у них, собственно говоря, никогда не болел. С детей она плавно перешла на внуков, поскольку внуки завелись трудами дочери Сары ещё до того, как сын Давид переехал жить отдельно от родителей.

Внуки подросли и не только злобно отказывались от Басиного лечения, но и не давали ей нянчить правнуков. Правнуки росли невоспитанные, и, глядя на внуков, Бася не без основания думала, что яблоко от яблони недалеко падает. Вместо того, чтобы изучать что-нибудь полезное или заниматься физкультурой, внуки всё время читали какие-то книжки и играли в футбол.

Когда внуки выросли и больше не поддавались лечению, на выручку пришел муж. Исаак Абрамович, муж Баси, добровольно сдался на роль больного животом, отчасти для поддержки душевного спокойствия жены, но в основном потому, что ему нравился тот компот из чернослива, который Бася варила и использовала в качестве главного лекарства от живота. Исаак, однако, как это иногда бывает, скончался раньше Баси и оставил её наедине с жестоким миром, который никак не соглашался болеть запором или на худой конец поносом. После этого у самой Баси стал побаливать живот.

Не то что бы Бася была слабоумным симулянтом. У неё действительно всегда слегка не хватало в кишечнике энзим, нужных для переваривания молочных продуктов. В молодости она этого не замечала, но под старость нехватка слегка усилилась и после творога со сметаной Бася действительно чувствовала некоторое жжение и давление в животе, которое она немедленно принимала за рак. От волнения боли усиливались, отчего она начинала ещё больше волноваться.

На этот раз живот прихватило сильнее, чем обычно, и Бася приказала врачам найти рак или какую-нибудь другую устрашающую болезнь немедленно. Врачи очень старались, но никак не могли найти ничего, кроме газов.

Сара и Давид сидели у постели больной, каждый молчаливо обдумывая её лечение. Сара видела, что мать в депрессии, и думала о том, как бы уговорить её принимать антидепрессанты. Давид мечтательно вспоминал методы, которые врачи в Австро-Венгерской военной больнице применяли к солдату Швейку. Между тем Бася рассказывала им, что врачи в Америке плохие и ничего не понимают, что у неё явно рак, что друзья - это пустое, что ей очень одиноко, что в газетах пишут одни сплошные глупости, и их-то слишком мало, и что Сара и Давид, равно как всё их потомство, живут неправильно. Дети привычно кивали. Иногда Бася с ловкостью профессионального ниндзя протягивала свою клюку и ловила ей зазевавшуюся медсестру или врача, приказывая Саре и Давиду допросить, как идёт поиск страшной болезни. Те очень стеснялись, и Бася с огорчением всё больше и больше понимала, что искусство допроса с пристрастием не входит в таланты её детей.

К вечеру ей повезло: удалось изловить настоящего живого переводчика и в течение всего двух часов объяснить ей, что диагноз и лечение необходимы, и немедленно. Переводчица обещала, что всё будет сделано, и Бася с некоторым сожалением отцепила её от клюки.

Через полчаса в палату с улыбкой и пятилитровой клизмой вошла медсестра. Её улыбка показалась им всем чем-то знакомой, но только Саре удалось вспомнить, откуда: из популярной телепередачи "В мире акул". При том, что в передаче при улыбке был обычно ещё и плавник, Сара не поделилась наблюдением с матерью и братом. "Повернитесь-ка на живот," сказала медсестра. Бася надела очки и важно посмотрела на медсестру. Увидев размер клизмы, она вскрикнула, соскочила с постели, оттолкнула медсестру клюкой и ринулась наутёк из больницы, хотя никто кроме Сары и Давида за ней, собственно, не гнался. Дети с трудом поспевали за ней, но на бегу Давид успел победоносно подумать о триумфе Австро-Венгерской медицины.